Нельзя сказать, что даже в лагерном периоде моего детства не было просветов. Человек, видимо, так устроен, что даже в самых страшных, нечеловеческих условиях умеет радоваться малому.
Понятно, что в охранники нигде не идет цвет общества. Тем приятнее было встретить среди наших охранников добрых людей. Мы просто молили Бога, чтобы на праздники в охране стояли именно такие люди. Тогда на большой религиозный праздник они могли отпустить самых маленьких из нас просить милостыню в город.
Из наших бараков — холодных, переполненных, с постоянным жутким запахом дезинфекции мы попадали в настоящий рай — в сияющий город, где ходили хорошо одетые люди, ездили машины, светились огнями витрины. Город казался нам сказочным, волшебным.
Германия 1944 года.
В витринах стояли красивые манекены и, вежливо улыбаясь, приглашали войти. Они мне казались живыми и добрыми. Правда, когда мы пытались войти в магазин, очень часто нас останавливал окрик какой-нибудь толстой фрау, и мы убегали. Больше всего нас привлекали магазины с теплым, душистым, сытным запахом хлеба. Тогда даже немцы получали хлеб по карточкам. И все же среди них находились люди, которые отдавали нам свои карточки, отказываясь от собственной краюхи хлеба. Представляю, как мы выглядели, каким голодным светом горели наши глаза!
Помню толстую немку (мне все немки казались толстыми по сравнению с нашими мамами), однажды протянувшую мне хлебную карточку розового цвета. Подарок был королевским. Немка показалась волшебной феей из сказки! Мы зашли с ней в магазин, и я прижалась щекой к щедрому рождественскому подарку — буханке хлеба.
Вкуснее хлеба были только конфеты-подушечки — мечта голодного детства.
В этой компании нищих я была самой маленькой. И, наверное, поэтому вызывала у женщин особую симпатию. Они с грустной улыбкой слушали мои песни, стихи. Иногда я даже отплясывала в кругу немецких женщин и детей. Одаривали меня наиболее щедро, но это шло в общий котел и всегда честно делилось и на тех, кто оставался в лагере.
Единственное, от чего мы не могли удержаться, это обгрызть корочку у хлеба, который несли домой. Дарили нам и теплые вещи, и в один из таких походов мне достался шерстяной махровый костюмчик, в котором сначала я выросла, а затем моя сестра, родившаяся уже после войны.
Пронести через охрану добытые богатства было не так-то просто. Солдаты, по-видимому, голодали и могли забрать большую часть съестного. Поэтому самые высокие мальчишки, завернув продукты в тряпки, перебрасывали их через забор в лагерь. А с собой мы несли малую часть, которой и делились с охраной.
Смерть в бараках лагеря для перемещенных.
Все эти хитрости были небезопасны. Одного мальчика лет восьми пьяный охранник так избил, что он вскоре умер, а нас несколько месяцев не выпускали в город.
Впрочем, смерть в бараках была обычным делом. Эпидемии шли одна за другой. Обычные детские болезни превращались в повальный мор. Не успевала пройти корь, как следовала дизентерия. Оставшиеся в живых переносили скарлатину, ходили в чирьях, расчесах от клопов. Расчесы постоянно инфицировались. Кроме того, нас постоянно обрабатывали газами, которые спасали от вшей. Зато клопов не брали никакие газы, и это было страшнее болезней, страшнее нестерпимого голода. Они ели нас ночами, превращая в ад и без того лишенную особой привлекательности жизнь.