Вестники свободы — волшебство доброты

волшебство доброты

Приближалась весна освобождения. В лагере стало голоднее, но свободнее. В заборе появились многочисленные лазы. Под колючей проволокой можно было проползти на животе, и охрана смотрела на это сквозь пальцы. Теперь мы отправлялись не в город, а на ближние фермы.

Так мы попали однажды в солнечный прекрасный день на ферму одной фрау, где еще раз почувствовали волшебство доброты. Дворик у немки был очень опрятным. Мужчин в доме мы не увидели, но познакомились с двумя чистенькими, аккуратно одетыми мальчиками, ровесниками моего брата.

Фрау пригласила нас в дом. Мне уже было лет шесть, и, конечно, я с радостью и большим интересом осматривалась вокруг. Мне хотелось узнать, как живут люди в настоящих домах, а не в бараках. Обычно милостыню нам давали, не приглашая в дом, а эта женщина не побоялась пустить нас на кухню.

Для меня здесь вес было в диковинку — и бульон с клецками, и салфетки, и деревянные стулья с красивой спинкой, и приветливость женщины. Нас, выросших в бараках, никогда не видевших домашней обстановки, поражали даже кастрюли с цветочками, чашки с орнаментом. Все это было так не похоже на наши алюминиевые кружки и миски. Мы, голодные, не могли в первые минуты есть — настолько все было необычно и красиво!

Впервые в жизни мы ели вместо супа из брюквы — куриный бульон. Наша счастливая трапеза длилась недолго — начался налет американской авиации. Женщина испуганно схватила за руки своих детей. Нам так не хотелось уходить из-за стола, не доев бульона, но хозяйка и нас повела в подвал.

Бомбежка

Бомбежка была далеко. Но женщина шептала что-то по-немецки, обнимая мальчишек, и очень напоминала мою маму, которая молилась в бараке на маленькую иконку в такие же страшные минуты. Я очень удивилась, что немка молится. Мне казалось до сих пор, что Бог помогает только нам, кто живет в бараках.

Меня бомбежка не пугала. Я с интересом рассматривала на полках длинные ряды солений в стеклянных банках, сухую колбасу, висящую в углу, принюхивалась к необычно вкусным запахам, наполнявшим подвал.

На этот раз мы возвращались в лагерь, нагруженные продуктами, сытые, счастливые. Женщина проводила нас, снабдив на прощание пакетом с фруктами, хлебом, конфетами и даже колбасой, которая так соблазнительно пахла в подвале. Перед нами расстилались зеленые поля. Небо было спокойным. Мы запели «Катюшу». Как она проникла в лагерь, я не знаю, но пели ее все — взрослые и дети. Она пришла к нам, как предвестник свободы.

Неожиданно в лагере исчезли охранники. Мы оказались предоставленными сами себе. Самые смелые сделали вылазки и обнаружили, что красивые дома брошены.

Лагерь для перемещенных в Германии — первые дни освобождения.

Запомнились первые дни освобождения. По шоссе ехали «виллисы» и «джипы», грузовые машины, за рулем которых сидели негры — американские солдаты. Они останавливались, брали нас на руки, со всех сторон протягивали толстый шоколад в золотых бумажках, открыто улыбались. Женщины из нашего лагеря смеялись и плакали, а мы, дети, только радовались.

У нас появилось много новых занятий. Мы бродили по брошенным домам, поражались обилию вещей, встречая много таких предметов, которых никогда не видели и не могли придумать им назначения. А вскоре нас поселили в таком же оставленном двухэтажном кирпичном доме. Здесь было изобилие книг. Весь вестибюль до самого потолка занимали стеллажи с толстенными фолиантами.

В этом доме нас и разыскал отец. Третий побег из лагеря Дахау перед самым освобождением спас ему жизнь. В арестантской робе он бежал из лагеря вместе с немецким коммунистом, который знал дорогу, и французом. Отцу повезло больше, чем его товарищам, они погибли. Ему же удалось добраться до передовых частей американской армии. Американцы помогли найти нас, а чуть позже его назначили комендантом по репатриации советских граждан на Родину.

Как сейчас, помню отца — бритоголового, худого, стоящего на столе среди толпы соотечественников и убеждающего всех вернуться домой. Нам предлагали остаться в Германии или выехать в Америку, но отец очень твердо отверг эти доброжелательные и, как позже выяснилось, спасительные предложения. Он верил, что каждый, оставшийся в живых, нужен на Родине.

Лагерь для перемещенных — возвращение домой.

Отец организовывал составы для отправки домой. В одном из них возвращались и мы. Было лето. Наш товарняк больше стоял, чем ехал. На стоянках взрослые копали картошку, варили еду на кострах. Американцы дали на дорогу консервированные продукты, тушенку, бекон, одежду. Мне подарили две куклы с закрывающимися глазами, ростом больше меня. Я уложила их рядом с куклой бабушки Полины.

В Киеве жили две бабушки, ничего не знавшие о нашей судьбе. Прямо с вокзала мы поехали домой. Когда подъезжали на извозчике к оперному театру, я удивила своих родителей, вспомнив улицу, которую не видела столько лет. Затем нашла безошибочно ворота бабушкиного дома на Большой Подвальной.

Осталось в памяти, как бежали навстречу соседи, как все плакали от радости — и свои, и чужие, потому что никто не предполагал, что мы остались живы. Бог мой, я никогда не была так счастлива, как в этот момент. Как светились лица мамы, бабушки. Как смеялся мой бритоголовый папа.

Когда мне бывает особенно плохо, я вспоминаю этот счастливый день, вижу лица моих родителей, которых уже нет в живых, и мне становится легче.