Не думаю, что в моих страданиях есть что-то оригинальное и особенное — многие наши женщины живут так же, не делая из этого никакой трагедии. Если мне становится невмоготу, мой темперамент находит какое-то дело и отвлекает от горестных дум. Поэтому, когда друзья, собравшись в горы, пригласили меня покататься на горных лыжах, я не стала раздумывать — взяла путевку, купила горнолыжный костюм, одолжила лыжи, ботинки, палки и укатила на турбазу «Горная», что на Яблоницком перевале в Карпатах.
Два дня я провела на Корове, как презрительно старожилы турбазы называли почти плоскую горку, на которой начинающие совершали свои первые спуски и бесчисленные падения. А на третий день я настолько обнаглела, что решила пойти на более солидную гору и спуститься с нее, пусть на это уйдет целый день.
Й вот я стою в очереди на подъемник, стараясь не показать своего волнения перед этой жуткой машиной, которая парами выхватывает людей, и несет вверх на такую головокружительную высоту, где, видимо, способны находиться только орлы или какие-то супер спортсмены. Незаметно приглядываюсь к окружающим — люди рядом самые обыкновенные: молодые, постарше. Они лихо выкатывают на обледеневший пятачок, хватают бугель — металлическую палку с двумя сидениями, и спокойно поднимаются вверх по склону.
Мои наблюдения прервал вежливый красивый баритон: «Простите, вы не могли бы нажать затвор фотоаппарата, когда я буду изображать горнолыжника?». В голосе было столько самоиронии, что я невольно улыбнулась и даже обрадовалась возможности отвлечься от созерцания подъемника, который действовал на меня, как бормашина на моих пациентов.
Владелец фотоаппарата был среднего роста, совершенно седой, хотя на вид — не более пятидесяти, очень энергичный. Посмотрев на мои неуклюжие передвижения, он не удивился, не стал злословить, а тут же показал очень простой и удобный способ, как идти в тяжелом горнолыжном оборудовании по ровному месту. Он любезно проводил меня до входа в подъемник.
Мне показалось, он куда-то спешил, но все-таки счел возможным подняться со мной на гору. Для меня это было просто спасением. Если бы не он, моя попытка оседлать кресло, не умея надежно стоять на лыжах, могла бы кончиться плачевно. Но в нужный момент он схватил меня за плечо и, не успев опомниться, я почувствовала, что кресло отрывается от снега, и я поднимаюсь куда-то в небо. Это была незабываемая минута.
Вот совсем рядом поплыли верхушки сумерек — канатка брала все круче вверх. Я посмотрела влево — рядом сидел седовласый мужчина и широко улыбался мне. «Хорошо?» — спросил он. «Замечательно! Не сравнить ни с каким самолетом — все открыто, земля несется внизу». Как я спустилась с этой крутой горы — не знаю. Когда, наконец, мы представились друг другу, Борис сказал, что это гениальный способ учиться катанию — сразу выбирать самый крутой склон из возможных. Я не поняла, он иронизирует или всерьез, но себя-то я проклинала на чем свет стоит: если бы не Борис, я давно бы уже лежала в сугробе со сломанной ногой.
Весело и уверенно управляя моим спуском-полетом вниз по склону, Борис с иронией рассказывал истории из своей жизни, которая, по его словам, сплошь состояла из падений и заблуждений. А поскольку он был военным летчиком, то ему не раз приходилось расплачиваться за такие падения весьма сурово. Судя по его рассказам, он видел себя не героем, а кем-то на манер Чонкина, которому в нужный момент просто фартит, и вместо беды и трагедии получается смешной армейский эпизод.
Правда, после последней аварии, уже получив разрешение катапультироваться, он все-таки посадил самолет, но при этом серьезно пострадал. Травмы со временем вылечили, но к полетам уже не допускали, перевели в наземную службу.
Когда Борис рассказывал эту часть своей летной биографии, горькая складка на мгновение легла на лицо. Видно было, что нелегко далась ему эта потеря. Но он недолго грустнел. Не то для меня, не то для себя — он вдруг заявил, что все равно летает, и даже засветился внутренним светом.
Нет, нет, не подумайте, что я ворую самолеты, — он снова настроился на несерьезный, скоморошный лад, — и по ночам наслаждаюсь полетом одинокого волка. Все гораздо проще — я построил дельтаплан, уезжаю в горы и парю здесь в свое удовольствие, Не скажу, что это доставляет мне такую же радость, как полет на сверхзвуковом самолете, но развлечься все-таки можно.
Когда я услышала про дельтаплан, я была окончательно покорена. Невольно вспомнился мой Митенька. Муж давно бы сломался в подобных обстоятельствах, у него не было ни этой завидной воли, ни решимости стоять наперекор неудачам и бедам, ни такой жизнерадостной, бьющей ключом энергии. Вот и на этот раз — предложила ему ехать в горы, но услышала вечно флегматичное, вялое: «Давай одна, старуха, я тебя здесь подожду с друзьями».
Может быть, я старая романтическая дура, но когда я не сколько раз наблюдала полеты дельтапланеристов, каждый раз охватывал такой восторг, что казалось — все брошу и полечу с ними!
Я попросила Бориса поподробнее описать, что он чувствует в момент отрыва от земли и когда парит высоко в небе. Он смешно, в лицах, рассказал и показал все это, придумал тут же остроумный диалог с аистом (якобы было такое недавно) и регулярные встречи с орлами, которые смеются над человеческими попытками сравняться с ними. Он пообещал мне, что непременно летом научит летать на дельтаплане…